Женщина захлебнулась кашлем, я вскрикнула, вскочила, стала шарить в изголовье кровати в поисках кнопки вызова медперсонала.

– Не суетись, – лягух отодвинул меня, присел на постель, твердо поддержал женщину за плечи. – Неужели не видишь, она еще не готова? Она ждет.

– Чего?

– Ну тебя-то она дождалась.

Анна, справившись с кашлем, кивнула:

– Правильный мальчик…

– Это я-то? – шутливо переспросил Святозар. – Я – фрик, мне про это один правильный уже объяснил.

– И глаза у тебя добрые.

– Это в папу. Папа у меня, по слухам, добрейшей души нелюдь был. Бывало, соберет своих чадушек, и ну пороть, науку в неокрепшие умы вколачивать. И все через мягкое место…

Он бормотал еще что-то забавное, одновременно поправляя подушки и одеяло, отдергивая шторы, чтоб впустить в палату солнечный свет, приоткрыл скрипучую форточку, мягко взял Анну за руку, притронувшись подушечками пальцев к запястью.

Я немножко успокоилась. Не время – значит не время. Опытные люди вон сказали, кто я такая, чтоб возражать.

Я присела на освободившееся место.

– Ребята там, наверное, нас уже обыскались, – наклонился ко мне лягух, когда Анна задремала. – Ты же телефон на тумбочке оставила?

– Кажется…

– Ну так я вернусь, всех предупрежу, что тебя не ревнивая цветочная королева похитила, а…

– Иди. Я здесь останусь.

– Хорошо.

– Столько, сколько надо останусь.

– Да я не возражаю, – пожал плечами парень.

– Я должна!

– Дашка! – Лягух взял меня за плечи и встряхнул. – Ты в тоску-кручину не уходи! Хорошо? Ну соберись же! Ты сильная!

– Я сильная, – кивнула я. По щекам потекли горячие слезы. – Я всех победю… побежу… Тьфу, черт! Что делать-то?

– Не пытаться изменить то, что изменить не в силах. Это жизнь, Дарья. Жизнь всегда заканчивается. Рано или поздно, так или иначе. Никто не должен жить вечно, понимаешь?

– П-почему?

– Что почему?

– Почему никто не должен жить вечно? Кто это сказал?

Святозар наклонился еще ниже, к самому моему уху:

– Потому что все должно изменяться, а постоянство и есть самая настоящая смерть…

И, никак не пояснив своих слов, лягух вышел из палаты.

Я не люблю смерть. Не люблю и боюсь. Потому что все это я уже проходила. Вот точно так же сидела у постели своей бабушки, вглядываясь в заострившиеся черты, тронутые уже потусторонним светом, и ревела, ревела…

Анна выбрала для себя такой путь, я не имею права ей мешать. Раньше мне казалось, что воспользоваться молодым, полным жизни телом Руби для того, чтоб воссоединиться с возлюбленным – очень здравое решение. Здравое и справедливое. Руби была плохим человеком… Не человеком… Плохой, гадкой, эгоистичной феей. Руби потеряла свое тело, потому что хотела убить Анну, но артефакт дома Лета решил иначе и поменял души женщин местами. У него тоже было своеобразное представление о справедливости.

Анна открыла глаза:

– Кошки мои как? Разбежались?

Я шмыгнула носом:

– От хорошей жизни не бегут. Я специально для твоих кошек питомник организовала, у них там не жизнь, а малина – кошачий рай в миниатюре.

– Молодец…

Ей было трудно говорить. Поэтому она ограничивалась односложными фразами.

– Еще я родственников твоих прогнала. Племянник какой-то на жилплощадь активно претендовал, я его шуганула.

– Правильно… Когда все… Когда я уйду… У нотариуса завещание есть, на тебя составленное… Не побрезгуй…

– Ты – сумасшедшая старуха, – улыбнулась я сквозь слезы. – Мне еще наследства твоего не доставало.

Анна погладила мою руку:

– А ты-то как, девочка? Справляешься?

– Все у меня хорошо. Живу, работаю, замуж вон собралась.

– А кольца не носишь.

– Мне на пальцах это все мешает, – смутилась я. – Ты не думай, мне Ларс уже штук пять разных колечек дарил, все своего звездного часа в шкатулке дожидаются. Он у меня хороший, ты же его знаешь – надежный и…

– Ну, ну… Тогда, в добрый час, Дашка.

Вот я дура! Нет, ну как мне еще себя назвать? Человеку плохо, очень плохо, а я ее разговорами о своем Ларсе ненаглядном развлекаю. Молодец, Дарья Ивановна! Держите медальку за эталонный эгоизм! Заслужили!

В палату вошла женщина в белом халате – медсестра, как значилось на ее бейдже:

– Вы родственница?

– Да, – я поднялась с кровати и разгладила на животе халат, я же прямо в махровом халате и шлепанцах сюда явилась. – Официальный опекун. В соседнем отделении лежу. Когда ее привезли?

– Позавчера, на скорой. Страховой полис был в порядке, но вам неплохо бы к врачу подойти.

– Диагноз?

– Ну какой диагноз тут может быть, – невесело улыбнулась женщина. – Старенькая у вас бабушка, сердечко еле тикает. Мы ее пока держим, но… Вы лучше у врача спросите.

Я кивнула и направилась к двери.

– Не уходи, – тихонько попросила Анна. – Побудь со мной, уже скоро.

Я вернулась, беспомощно пожав плечами.

– Я доктору скажу, что вы попозже подойдете, – решила медсестра.

Она еще немножко посуетилась, установила капельницу, поправила подушки.

– Беседуйте, девушки, если что – я неподалеку в сестринской буду.

И она ушла, провожаемая моим благодарным взглядом.

– Время, оно такое быстрое стало, – сказала Анна. – В юности дни были бесконечными, а потом… Не трать свое время, Дашка, на полную катушку живи. Чтоб не жалеть потом о том, что не случилось.

– Я постараюсь.

В коридоре раздался шум, я повернулась к двери, которая открылась, как от толчка. В палату один за другим вошли четверо – одинаково одетые рослые мужчины в темно-серых костюмах. Я прищурилась и испуганно вскрикнула. Расфокусировав взгляд удалось пробиться сквозь морок, и те, кого вполне можно было принять за охранников какого-то официального лица, оказались нелюдями – ледяными демонами в боевых личинах – с острыми зубами в ощеренных пастях и пустыми белесыми глазами.

Стоп. Отставить панику! Что я, демонов не видала, что ли?

Я выпрямилась во весь рост и развела руки в стороны, защищая лежащую на кровати женщину.

– Ты уже здесь, Сирин!..

Вслед за охраной на пороге появился рослый седовласый старик.

Я видела Господина Зимы во многих обличьях – и капризным мальчишкой, и подростком, и красивым взрослым мужчиной. Теперешняя ипостась альва была пожилой и очень уставшей. Глубокие морщины бороздили его костистое лицо, спускаясь от крыльев орлиного носа, тяжелые веки нависали над прозрачными глазами, а волосы, белее снега, спускались на ворот черного плаща неопрятными космами.